История колоколов и колокольное искусство
|
Художественная
литература часто касалась
колокольного звона. Вот как
описывает А. И. Куприн (А.
И. Куприн. —
Собрание сочинений “Мой паспорт”.)
праздничный благовест: “Колокольня.
Какая веселая, пьянящая,
головокружительная пестрота внизу,
под моими ногами. Небо страшно близко: вот-вот
дотянешься рукой до белого пухлого
ленивого облачка. О, верх
мальчишеского счастья
— наконец-то в моих руках веревка
от самого главного, самого большого
колокола. “Грушевидный
язык его тяжел и долго скрипит своим,
ухом, пока его раскачиваешь. Ба-ам!..
Теперь уж больше ничего не видишь, не
слышишь и не понимаешь. В ушах больно
от мощных медных колебаний. Еще!.. еще...
Ласточки стрелой проносятся мимо
тебя, любительские “голуби” стаей
плавают высоко в воздухе”... “Лишь
триста, четыреста лет висят наши
большие колокола на наших
колокольнях; но если бы допросить эти
колокола, как они созидались и если
бы они рассказали нам об этом; если б
да поведали нам они, откуда они
взялись, о, какая бы тогда
назидательная летопись раскрылась
пред миром! Бесчисленные звуки от них
к нему восходящие. Но какой длинный
свиток поучительных
любопытных сказаний о праведной
жизни, полной святых подвигов с
картинами самоотвержения
благочестия, чудес благодати и
промысла развернулся бы пред нашими
изумленными глазами, если б эти
колокола да попросить рассказать нам
о радости и горе, о входах и исходах, о
смерти и о жизни православного
народа под их звуки! “Кто
исчислит толпы взрослых и детей, под
их звон из года в год во дни
праздников и в будни в наши храмы
приходящих? Сколько сердец о мире с
Богом под звуки их вздыхают и о
ниспосланьи его в душу к небу вопиют!
Мертвых кто сочтет, коих с наших
колоколен звон к вечному покою
провожал и провожает? “Сколько
в течение последних двух-трех
столетий победного звона с наших
колоколен раздавалось! О скольких
торжествах мира они нашим предкам
возвещали! Во времена военные о мире
молили Бога наши колокола, а когда
Всевышний миром дарил наше отечество,
они возвещали ему о сем мире радостно
и полногласно. Как бы с неба голос, с
наших колоколен звон, говорил тогда к
народу: “Слава Богу, с врагом мир
заключен. Теперь копье, ружье и мечь и
тяжелые орудия прекратят свою работу,
уляжется убийство. Любезное
отечество! Возьми теперь свой
псалтирь десятострунный и пой в
высоких нотах, пой Богу хвалебные
песни, пой и благодари Бога сердцем и
устами в полных хорах”. Так, когда
народ прислушивается к звону своих
церковных колоколов, они дарят его
миром; а
как скоро о сем забывает, о мире снова
молиться начинает. В наше время
слышны вопросы: к чему такие великаны
и такие мощные гласы для призыва
христиан к молитве? Да, если бы
колокола не были изобретены давно, то
в наше время не были бы изобретены.
Если б к настоящему времени мы не
имели колоколов, то, быть может,
пришлось бы обращаться к детям для
созыва взрослых в храмы при их
посредстве. “К чему эти мощные
голоса?”... Есть много сокровищ,
которые лишь поднять нужно и
пригоршней собирать, чтобы ими жизнь
свою обогатить “К чему эти могучие
голоса?”... К Высочайшему, ко
Всесвятейшему и приглашать должно
настойчивей, сильней. Где дело идет
об охране души всех, там и
приглашение должно достигать слуха
всех. На другие собрания можно
приглашать чрез вестников, письмами,
чрез объявления; во храмы призывает
Бог: нужно, чтобы и призыв напоминал
Бога и звуки зова трогали бы сердце.
Но какой иной инструмент мог бы
выполнять это назначение в том самом
объеме, как выполняет его колокол?
Звон наших колоколов
— единственный в своем роде и
ничем другим незаменимый. Уже когда
колокола на Западе только еще
входили в употребление, язычники
Римской империи, почасту слыша звон
этих колоколов, говорили: “Глас
Божий это; это голос христианского
Бога слышен”. И в этом слове их более
правды, чем сколько ее кто-нибудь
предполагал бы в нем. Хоть
колокольный звон и не молитва, хотя
сами колокола и никогда в церкви не
бывают: бездушны они, а все-таки они
во славу Божию звонят; хотя своим
билом, языком они речей весть и не
могут, а вести подают. “Земле, земле,
земле, — как бы
так говорят они, —
слыши слово Господе” (сер.
XXII, 29 (Kopcyнcкий
Н. —
Благовест. Ярославль,
1887, стр. 12)). И
скрашиваются же христианские наши
праздники колокольным звоном! Вот в
праздничных нарядах народ выходит из
храма, а клирик “знаменает кампаны”,
звонит с приударением во все
колокола. Звуки уже и отдельного
колокола представляют собою нечто
возвышенное и торжественное. Если же
раздается полный звон во все
колокола, а особенно красный звон в
согласный подбор колоколов
погласицей или, что то же, целом
лествицей звуков, когда церковный
звонарь распетлится на колокольне и
по рукам и по ногам, качается на зыбке
и звонит согласно в целую дюжину
колоколов, перебирая их от большого к
меньшему и к большому от меньшего, да
еще с другими звонарями на других
колокольнях перезванивается
колоколами, как бы перекликается;
когда праздничный трезвон в
прекрасном созвучии, согласном,
правильном взаимном соотношении
одновременных звуков льется с наших
колоколен, то происходит благозвучие
еще торжественнейшего рода:
становится тут торжество уж
всенародным. Ничем иным общее
настроение народа не может быть
выражено удачнее; ничем праздник не
может быть отважней и смелее
возвеличен, как именно мощным
колокольным звоном. Поистине, если
дни воскресные и праздничные в нашей
трудолюбивой жизни являются
вестниками мира, то в колоколах
получают и имеют эти вестники уста. Колокол,
это — голос
церкви, зовущий издалека и
посылающий равномерный привет
дворцу и лачуге, говорит Паоло
Мантегацца. Каждый
знает, какие сильные впечатления
может производить колокольный
церковный звон при особенных
обстоятельствах и душевных
настроениях человека. Когда
неожиданно в тиши ночной раздается
звон, призывающий к полуночному
Богослужению, как поэтически
услаждающе отражается он в душе
юности и погружает ее в полузабытье
сладких грез, и как повелительно
побуждает он воздыхающую старость
воспрянуть от сна и в молении искать
примирения с жизнью и готовиться к
недалекому уже расчету с нею! По
народным повериям, влиянию ночного
церковного колокола не могут
противостоять сами нечистые силы, и
шабаш их тотчас же пропадает с первым
ударом колокола, равно как теряет
силу всякое волшебство, всякое
гаданье. Звук
колокола производит иногда
отрезвляющее, спасающее действие на
человека, находящегося на краю
нравственной и физической гибели,
говоря ему о чем-то таком, что выше
его страданий, что может дать новое
содержание его жизни и о чем он забыл. Припоминается
при этом прекрасный рассказ
Всеволода Михайловича Гаршина “Ночь”
(В. М. Г а р
ui и н. —
Собрание сочинений. Изд.8, кн.
I. СПб, 1897 г..
стр. 153). Разочаровавшийся
в жизни и ожиданиях, в людях и в самом
себе, Алексей Петрович, герой
рассказа, приготовился покончить
счеты с жизнью. —
Прощайте, люди! Прощайте, кровожадные,
кривляющиеся обезьяны! Нужно
было только подписать письмо. Но,
когда он кончил писать, он
почувствовал, что ему жарко; кровь
прихлынула к голове и застучала в
вспотевших висках. И, забыв о
револьвере и о том, что, избавившись
от жизни, он избавится и от жара, он
встал, подошел к окну и отпер
форточку. Дымящаяся морозная струя
пахнула на него... eму
не хотелось отвести глаз от звезды.
Кто-то быстро прошел по улице, сильно
стуча озябшими ногами по плитам
панели и ежась в холодном пальто;
карета провизжала колесами по
подмерзшему снегу; проехал извозчик
с толстым барином, а Алексей Петрович
все стоял, как застывший. —
Нужно же! —
сказал он себе наконец. Он пошел к
столу. От окна до стола было всего две
сажени, но ему казалось, что он шел
очень долго. Когда, подойдя, он уже
взял револьвер, в открытое окно
раздался далекий, но ясный, дрожащий
звук колокола. —
Колокол! —
сказал Алексей Петрович, удивившись,
и, положив револьвер снова на стол,
сел в кресло. —
Колокол! —
повторил он. —
Зачем колокол? Благовестят, что-ли? На
молитву... Церковь... Духота... Восковые
свечи... Старенький поп, отец Михаил,
служит жалобным, надтреснутым
голоском; дьячек басит. Хочется спать,
в окно едва брезжит рассвет. Отец,
стоящий рядом со мной, склоня голову,
делает торопливые маленькие кресты;
в толпе мужиков и баб сзади нас
поминутные земные поклоны... Как
давно это было!.. Так давно, что не
верится, что это была
действительность, что сам когда-то
видел, а не прочитал где-нибудь или не
слышал от кого-нибудь. Нет, нет, было
это все, и тогда было лучше. Да и не
только лучше, а хорошо было. Если бы
теперь так, не нужно бы ездить за
револьвером. “Кончай!”
шепнула ему мысль. Он посмотрел на
револьвер и протянул к нему руку, но
тотчас же отвел ее назад. “Струсил?”
шепнула ему мысль. —
Нет не струсил, тут не то. Страшного
уже ничего нет. Но колокол
— зачем он? Он взглянул на часы. —
Это к заутрени, должно быть. Пойдут
люди в церковь; многим из них станет
легче! Так говорят, по крайней мере.
Впрочем, помню, •
и мне легче становилось. Мальчиком бы
тогда. Потом это прошло, погибло. И
легче мне не становилось уже ни от
чего. Это правда. Правда!
Нашлась правда в такую минуту! А
минута казалась неизбежной. Он
медленно повернул голову и опять
посмотрел на револьвер... —
Вон там смерть. Нужно взять,
повернуть кругом... На
улице было тихо: никто не ехал и не
шел мимо. И из этой тишины издалека
раздался другой удар колокола; волны
звука ворвались в открытое окно и
дошли до Алексея Петровича. Они
говорили чуждым ему языком, но
говорили что-то большое, важное и
торжественное. Удар раздавался за
ударом, и когда колокол прозвучал
последний раз, и звук, дрожа,
разошелся в пространстве, Алексей
Петрович точно потерял что-то. |
| наверх |